Радонежская Раиса Витальевна

 «Печальница горя народного». Дайджест

Трубчевская земля богата не только насыщенной и разнообразной историей, многими уникальными памятниками архитектуры, разнообразными музейными коллекциями и культурными традициями…

 Одна из уроженок нашего края - неистовая просветительница, борец за счастье народа, писательница, талант которой не успел развернуться в полной мере Раиса Витальевна Радонежская. Многие о ней слышали, но не многие знают историю жизни этой удивительной женщины.

Цель   дайджеста раскрыть перед читателями многогранность таланта, человеколюбие и упорство в достижении цели нашей землячки.

В. Скидан «Печальница горя народного»

… осенью 1884 года, трагически оборвалась жизнь уроженки Брянщины, талантливого педагога и самобытной писательницы Р. В. Радонежской.

В 1877-1878 гг. «Орловский вестник» опубликовал интересное и своеобразное произведение «Картины народной жизни. Записки сельской учительницы». Его автор Раиса Витальевна Радонежская, хорошо знавшая крестьянскую жизнь, создала повесть, потрясающую читателей жестокой правдой «горя народного»

...

Раиса Витальевна Радонежская родилась во второй половине 50-х годов XIX века в селе Радутино Трубчевского уезда в семье местного священника. Ее увлекли народнические идеи, и она решила стать учительницей, посвятив свою жизнь просвещению крестьянства. В первом произведении отразились впечатления молодой писательницы, которая начала свою педагогическую деятельность в селе Черня того же Трубчевского уезда. «Записки сельской учительницы» — суровый, обличительный документ против царизма, помещичьего произвола. И сегодня нельзя без горечи и волнения читать эту повесть-исповедь «печальницы горя народного», запечатлевшую тяжкую участь крестьян, «освобожденных» от крепостной зависимости. Р. В. Радонежская пишет, что село Черня «небольшое, незначительное, как и большая часть сел на Руси, бедное, как все. Около сотни домов тянутся линией. Дома эти — небольшие лачужки, серенькие, кривые, закоптелые, обнесенные иные забором, иные просто плетнем. Окна, почти черные от дыма и грязи, глядят, точно хмурые очи подсудимых. Трудно поверить, что эти окна пропускают свет внутрь жилища. Трудно поверить, чтобы солнце заглядывало когда-нибудь в эти лачужки. И трудно и грустно подумать, что это жилища людей».

Голод и болезни, дикие суеверия и обычаи, безысходная доля женщины-крестьянки, несчастливое детство — все это волновало Р. В. Радонежскую и нашло отражение в ее «Записках сельской учительницы». «Грамота — великое дело», — сознают крестьяне Черни. И молодая учительница видит свое призвание в просвещении народа. В 1880 году Р. В. Радонежская в числе первых учениц заканчивает Орловскую гимназию. Уже опубликованы ее «Записки...» Открыт путь в большую литературу. Но Радонежская стремится в деревню, к крестьянским детям. Она становится учительницей в Конятинской школе Черниговской губернии, вскоре превратившейся в одну из лучших в Кролевецком уезде. А через год журнал «Вестник Европы» под псевдонимом «Р. Сосна» публикует повесть Р. В. Радонежской «Отец Иван и отец Стефан», гневно обличающую безнравственность духовенства. Весь гонорар отдала на ремонт школы.

В 1883 году Р. В. Радонежская подготовила земству доклад, в котором выдвинула идею о создании передвижных школ. Ее стремления были продиктованы желанием обучить грамоте как можно больше крестьянских детей. Земство, учителя уезда поддержали начинание сельского просветителя, озабоченного развитием народного просвещения. Ее мысли были чрезвычайно современны: «Цель и задача каждой разумно устроенной школы состоит не в том только, чтобы распространять в народе грамотность, но и проводить в его среду начала гуманности и прогресса. Школа должна быть звеном, связующим науку и народ… Задача народной школы высока и свята». Но Министерство народного просвещения не поддержало доброе начинание. Это послужило сигналом к травле талантливого педагога. Училищный совет уволил Раису итальевну Радонежскую из школы.

Р. В. Радонежская тяжело переживала потерю любимого дела. Наступила самая трагическая пора ее жизни, оборвавшейся в период творческого расцвета педагога. Имя Радонежской стало широко известным в стране. Сподвижницей народного просвещения восторгалась молодежь Петербурга. «Она на эту Радонежскую молилась, как на святую», — писал в одном из своих писем В. М. Гаршин, задумавший написать о ней повесть. Он же, Гаршин, оставил единственное нам известное свидетельство о гибели трубчевской учительницы. 29 сентября 1884 года он сообщил своей матери: «Писал ли я вам о несчастной Радонежской? Она бросилась в 9-саженный колодец после того, как гнавший её училищный совет отнял у нее школу».

Справедливы суждения современников Р. В. Радонежской что ее личность и идеалы были «так чисты и высоки, деятельность и жизнь так последовательны, что память о ней не может изгладиться у людей, любящих дело народного образования.

// Брянский рабочий. – 1984. – 16 октября. – С. 4

 РАИСА РАДОНЕЖСКАЯ

По большой дороге от города А до города Б расположено село. Покривившийся набок полосатый столб с прибитой вверху дощечкой гласит: «Село Лемехи. Дворов 91. Лиц мужска пола...» неизвестно сколько, ибо дожди совсем смыли цифры, означавшие, сколько жило когда-то в Лемехах душ мужского пола. Заметно только, что тут были цифры.

С одной стороны Лемехов вьется лентой небольшая речка Навля, а за Навлей зеленеющая болотистая местность поросшая высокой, крупной травой, ни на что не пригодной, кроме разве подстилки для скота...»

Так начинается повесть 24-летней Раисы Витальевны Радонежской «Отец Иван и отец Стефан», опубликованная в 6—8 номерах «Вестника Европы» за 1881 год. Повесть подписана псевдонимом «Р. Сосна». И это не случайно, так как кое-кто из отцов духовных, несмотря на то, что она родилась в семье священника села Радутино Трубчевского уезда, тогда Орловской губернии, относился к ней как к учителю крестьянских детей не беспристрастно.

…

Занимаясь самообразованием и видя нищету сельского люда, она проникалась народническими идеями и стала одной из самых последовательных просветителей в нашем крае. Для этого были нужны более основательные знания, ради которых, вопреки запретам отца, она уехала в Орел, где и поступила в Орловскую Николаевскую гимназию. Здесь во время учебы с помощью редактора «Орловского вестника» А. Н. Чудинова она подготовила, а потом и опубликовала свои «Картины народной жизни. Записки сельской учительницы» (№№ 58—92 за 1877 и №№ 29, 32, 39, 43, 45 за 1878 гг.).

Потрясающая правда жизни далеко не всеми была благожелательно принята, и начинающей писательнице в том же «Орловском вестнике» пришлось возражать: «Не осуждайте же и не упрекайте меня. Не смейтесь над безобразием и мрачностью картин: это картины жизни, это грязь действительности. И я клянусь, что здесь нет ни одного выдуманного факта, ни одной личности, рожденной воображением. Я не сочиняла. Я обмакивала свои кисти в грязь, разведенную слезами, и писала с натуры...» (Цитируется по кн. «Собеседник». – Воронеж : Центрально-Черноземное кн. изд., 1971, С. 305).

Если «Картины народной жизни», к сожалению, так по сию пору и не изданные, явились опытом постижения действительности художественными средствами сурового и любящего свой народ очеркиста, то повесть, опубликованная в «Вестнике Европы», говорит уже о том, что к 1881 году Раиса Радонежская выросла до уровня писателя, способного увидеть и понять эстетико-нравственную сущность своего времени, владеющего словом и умеющего строить композицию более крупной вещи, чем очерки и зарисовки. А это все дало ей возможность вступить в бескомпромиссную борьбу со злом в людях, представляющих и саму религию, но порочащих веру.

Раиса Радонежская, как и большинство из народников семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, считала целью своей жизни нести просвещение в народ. И она была верна этой идее до последних дней своей жизни. Окончив в 1880 году Орловскую гимназию, молодая писательница и неистовый просветитель едет в Конятинскую школу Кролевецкого уезда Черниговской губернии, где ей удается набрать 90 учеников. Она разрабатывает свою программу обучения, ремонтирует здание школы на средства, полученные за публикацию упомянутой повести, отдает все духовные и физические силы крестьянским детям.

Но тучи сгущаются над ее головой, Раису Витальевну увольняют за «предосудительный образ мыслей». Причем, по свидетельству современников, решение училищного совета об отлучении учительницы от училища, лучшего в уезде, было составлено, как пишет Л. Н. Афонин в статье о Радонежской («Писатели Орловского края». Тула, 1981 г.), в таком тоне, будто в нем речь шла не об «учительнице, позволившей себе быть искренней и правдивой, а об истреблении хищного зверя, забравшегося в школьную овчарню».

…

// Трубчевский край литературный / Трубчевская центральная библиотека; Трубчевское литературное объединение «Горизонт».– Белые Берега : группа компаний «Десяточка», 2008. – С. 22 – 25

В. Парыгин Раиса Радонежская

…

Передо мною (с июньского по августовский 1881 года) номера журнала «Вестник Европы», в которых за подписью Р. Сосна опубликована повесть Раисы Радонежской «Отец Иван и отец Стефан». Это очень талантливо написанные картины из жизни двух священников села Лемехи, расположенного на речке Навле. Незлобивый и уважительный к людям отец Иван делит с ними все невзгоды. Он даже стеснялся спросить у прихожан «положенное» ему, довольствуясь тем, что дадут, что есть у крестьянина.

 Другое дело — отец Стефан. Объезжая тех же прихожан, плату за свою неделю служения в церкви он сдирал сполна. Был безжалостен даже к тем у кого с голоду умирали детишки. Он постоянно кипел злобой на всё и вся и срывал зло на ни в чем не повинных односельчанах. Например, никак не хотел хоронить жену одного крестьянина. А дело был жарким летом. Схоронили бедную женщину только на шестой день...

Р. Радонежская показывает не только жестокость отца Стефана, но и его безнаказанность. Зримо она рисует она картину написания жалобы крестьянами на отца Стефана, когда уж жить им стало совсем невмоготу от его козней. «Разошлись только после третьих петухов: Прошение ушло в губернский город к его преосвященству, чтобы знал, «что свершается в селе Лемехах».

Полгода прошло — ответа нет. Крестьяне написали новое письмо —опять нет ответа. Такая же участь постигла и я третье прошение. Пошли сами. Нашли «алхирея».

Как ни просили у него крестьяне защиты, как ни доказывали, упав на колени, что нет в их прошении ни слова лишнего, что «им уже сил не хватает терпеть», только и услышали:  Братие, грех великий жаловаться, терпите, ведь вы христиане.

Смерть женщины, похороны, писание прошений и хождение к архиерею - обо веем этом рассказано в четырнадцатой главе повести. А сколько картин сельской жизни нарисовала писательница в других главах. Реалистичных, беспощадно правдивых.…

// Блокнот агитатора. – 1985. - №4. – С. 31

В. И. Порудоминский 21 февраля 1880. Орел. Раиса Радонежская

Прочь, мечты, прочь!

Слишком много пережито, передумано, чтобы дать увлечь себя радужным мечтаниям, воспарить над грязью, темнотой, пошлостью, рисовать в воображении идиллические картинки, вроде тех, что помещают в иллюстрированных журналах и календарях, рядом с трогательными стишками: «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно...» — пряничная избушка, и петушок, и мальчик с девочкой в аккуратных полушубках и валенцах спешат в школу с книжкой под мышкой.

Жизнь научила ее обмакивать кисть в грязь, разведенную слезами, и писать картины с натуры.

Так и отвечала она в «Орловском вестнике» иным недовольным читателям ее «Картин народной жизни», упрекавшим автора в мрачности и требовавшим побольше радости и света: и я, милостивые государи, отвечала она, росла с мечтой об искусстве возвышенном и прекрасном, да жизнь, которою мы вынуждены жить, предлагает иные образы и краски. Пишу, потому что не могу не писать, как птица не может не летать, имея крылья, жгучими слезами обливаюсь — и пишу, рада бы яркие цветы разбросать по холсту, но нет у меня больше моих чудных красок. Не судите же меня за это!

Часто встает в памяти смешная сценка: яркий весенний день, за окном радостно сияет апрельское солнце на вымытом до чистой лазури небе, на вершинах берез воздух в тесной сквозноте глянцевых молодых ветвей густеет сиреневым цветом, и под этим небом, под этим солнцем, под березами, наливающимися весенним соком, огромная, поперек всей улицы, лужа, и молодая девица на противоположном тротуаре стоит, подобрав юбки, и все пытается перейти улицу, — вот дошла до середины, утопая по щиколотку в грязи, тоскливо огляделась и вернулась обратно.

Грустно на душе от смешной сценки, но она-то не повернет назад, Раиса Радонежская, сельская учительница, а с недавних пор и литератор (скрылась под инициалом «Р»).

Через три месяца она окончит полный курс орловской гимназии, экзамены сдаст если не первой по баллам, то уж, без сомнения, среди самых первых учениц, победительно обгоняя этих кисейных барышень из лучших и обеспеченнейших семей города. Господи, ну на что им математика или естествознание? Чтобы замуж выйти, разве не довольно с них того, что бренчат на фортепьяно да заучили три десятка необходимых «в обществе» пошлых фраз.

Вот и ей говорят добрые люди: пора отречься от мечтаний и вы ходок юности, пора устраивать свою жизнь надолго и прочно. Ей — двадцать пять, она в полтора старше остальных девиц, с которыми сидит за партой выпускного класса гимназии, куда правдами и не правдами пробилась, остро чувствуя, как не хватает ей знаний, обретенных в сельской школе и пополненных упорным чтением.

А каково было зацепиться, удержаться в гимназии, не имея поначалу ни хлеба, ни денег, ни крыши над головой!..

Теперь, когда «Картины народной жизни» понаделали кое-какого шума (говорят, даже в столице известны), когда многие признают за ней литературные способности, добрые люди от души советуют позабыть про деревню, про школу (другие найдутся — мечтатели и неудачники), — можно, глядишь, выбиться в писатели, даже и знаменитые, полно упрямиться, грешно зарывать талант в землю.

А ей — и смешно, и грустно — все на память приходит девица, которая, подобрав юбки, норовила перейти широко раскинувшуюся во все стороны грязную лужу, — она и сама в прошлый раз, как эта девица, дошла до середины, огляделась тоскливо и повернула назад, — теперь, что бы уж там ни было, она пойдет до конца.

В тот день, когда девицу увидела, она стояла у окна в кабинете инспектора народных училищ, терпеливо ожидая, пока хозяин соблаговолит восстать после дневного сна, — она пришла просить место сельской учительницы.

Инспектор наконец появился из соседней комнаты, заспанный, в наспех наброшенном на плечи сюртуке. Долго не мог взять в толк, о чем речь, потом вдруг:

— А что вы... того... гм... не нигилистка?

— Нет.

— А что ж вы стриженая? Все стриженые... гм... нигилистки.

— Я острижена вследствие болезни.

— А то у меня была одна, тоже стриженая, — что бы вы думали?

Чему она детей учила? В церковь не ходить. Книжки какие-то мужикам читала. Я сижу себе, ничего не ведаю, а ее, голубушку, гм... уже с полицией. Вот она какова, ваша-то стриженая братия... я... гм... теперь и боюсь...

Она заставила этого тюфяка дать ей назначение.

Она презирала самую мысль, что свой требовательный ум, свои жаркие чувства запрет, заточит в стенах спальни и кухни.

Она жаждала всю себя отдать служению народу, она и теперь от этого ни на шаг не отступилась, только прежние мечты кажутся ей ныне смешны и печальны.

Чего не навыдумала она, трясясь в неистово скрипевшей телеге, то и дело по ступицу утопавшей в грязи.

На дороге догнал телегу какой-то мужик, высоко сидевший на белых от муки мешках и сам весь перепачканный мукою, спросил возницу:

— Какая же это такая?

— Учительша это.

— Во... Чего на свете не бывает!..

Тогда она улыбнулась невольно, видя, с каким изумлением оглядел ее случайный попутчик, но час-другой спустя вспомнила это «чего на свете не бывает»: волостной старшина, высокий и важный, с окладистой русой бородой, в черной свите и красном поясе по сытому брюху, повертел в руках ее назначение и без дальних слов объявил, что школа в селе не идет, да и не пойдет, крестьяне до грамоты не охочи, а тут еще дело к весне, всякая пара рук дома нужна. Но коли уж приехала, живи, книжечками забавляйся или чем другим, жалование будем платить сполна, а инспектору в город можно отписывать, что в школе, мол, все благополучно.

Теперь-то она знает, что и волостной старшина не вовсе неправ: вишь ты, объяснял он, школа наша построена давно, и учеников прежде бывало довольно, а грамотного на селе, почитай, ни одного. Коли дьячок охрипнет или запьет, так по мертвому и псалтырь не кому прочитать. Мальчишек, бывало, гоняют, гоняют, года по четыре гоняют в школу, а дай книжку — на первой строчке спотыкнется.

Она знает теперь, что грамоту, полученную в детстве, крестьянину некуда приложить. Труд его не требует даже азбуки, книжки читать ему некогда, да и не приучен, сочинить или огласить редкое на крестьянском веку письмо грамотей найдется, а коли и впрямь дьячок хватит лишку, кто-нибудь и псалтырь пробубнит, хоть бы и спотыкаясь.

Но тогда она вспылила: от школы не откажусь!

Наверно, самый горький в жизни день, когда на мирской сходке держала речь о пользе школы. Говорила долго, голос дрожал, и сердце, думала, наружу выскочит, — смотрела, не опуская взгляда, сразу в сотню пар глаз, уставившихся на нее из-под косматых волос, ей казалось, говорит она понятно и убедительно, только каменную душу не тронет ее горячая речь, но вот остановилась: «Ну что ж, миряне, согласны?» — помолчали — и лениво: «На что ж нам соглашаться-то?..»

Как совестно, как стыдно было за свою наивную любовь к этим косматым головам, к этим настороженным глазам, к этим потрескавшимся, темным, жилистым рукам, к дырявым зипунам и лаптям заскорузлым, сколько бы отдала тогда, чтобы все слова пламенные, влюбленные, которые только что им выкрикнула, назад вернуть!

Даже старшина ей посочувствовал: вы, сказал, барышня, могарыч им пообещайте, может, и пошлют ребятишек учиться-то.

Козьма Лукич, мужик-богатей (держит от себя питейные заведения на стороне и деньги дает под заклад), щуря глаз, поучал:

— И как же, душечка, вы на свете жить будете? На свете надо всякую химику понимать, а то плохо придется!..

А она не желала химику понимать, шла напролом, отправилась по окрестным деревням — набирать детей в школу. Она видела бедность, невежество, злобу, голод и холод, видела, как «девицы-красавицы» (вот бы на картинку в иллюстрированный журнал!), срывая одна с другой кокошники, в клочья раздирая одна на другой сарафаны, в кровь бились при семейном разделе, видела, как покойник лежал одинешенек в покинутой всеми избе, — поп, в цене не сойдясь с живыми, отказывался хоронить, видела, как, напившись допьяна, втаптывали ногами в землю почитавшегося колдуном старика, — только что, пока трезвые были, перед ним, как перед Иваном Ивановичем, становым, опасливо сдергивали шапки, видела, как тихая молодая жена топором зарубила нелюбимого мужа, за которого выдали ее против воли, видела, как оборванный мужик грозил искушенному в химике Козьме Лукичу: «Пущай мое горе поперек горла тебе станет! Разживайся нашим добром! Час придет, погоди, вспомнишь наши слезы!»

— И отколе ты такая упрямая, погляди на себя — в чем душа-то держится! — причитала над ней Лизавета Никифоровна, добрая душа, маленькая, почти квадратная старушка, отпаивая ее горячим чаем и поминутно испуганно крестясь на всякий шорох (всё ей черти мерещились).

Поглядеть на себя было ей никак невозможно: имелось у нее одно лишь маленькое, в ладонь, круглое зеркальце в оловянной оправе; да и в него смотрелась она редко — и ни к чему, и недосуг.

Уже в городе, ночуя однажды у знакомых, раздевалась она перед большим овальным трюмо — и правда, откуда силы берутся! — с какой-то робостью даже подивилась худобе шеи и ключиц, узким своим плечам, маленькой, точно у девочки-подростка, груди.

И все-таки она едет снова — сельская учительница Раиса Радонежская.

Второе двадцатипятилетие ее жизни начнется для нее еще одной долгой дорогой, скрипучей телегой, ныряющей в колдобины, — возница укажет кнутовищем на пятно, затемневшееся у горизонта, и произнесет прежде ей неведомое название деревни, где отныне ей век вековать.

Прочь, мечты, прочь!

Жизнь повытрясла из воображения идиллические картинки, повымыла яркие, светлые краски, поостудила надежды на скорое исполнение желаний.

Но, кроме наших дней, есть же и будущее!

Ради него, ради будущего, надо ехать, надо спать на гвоздях, терпеть горечь разочарований, надо хранить огонь.

А иначе — и жить зачем?

// «Грустный солдат,или жизнь Всеволода Гаршина»http://imwerden.de/pdf/porudominsky_grustny_soldat_garshin

Составитель Н. И. Русакова  «Печальница горя народного» : (160 лет со дня рождения писательницы Раисы Витальевны Радонежской) : дайджест / Трубчевская центральная библиотека. – Трубчевск, 2017.- 15 с.